– Не демаскируйте наше местопребывание! – сказал Герману Сережа Шикарев. – Даже если он сбежал, что толку? Мы обнаружим их подход заранее. У него неисправна аппаратура, пока он найдет своих, пока они решатся прочесать район. Нас успеют отсюда эвакуировать. Не волнуйся зря, Герман. Вы отразили атаку – честь вам и хвала. Может, в тех танках тоже кто-нибудь сохранился, что бежать, резать их автогеном и осматривать?

– Вы начальство, вам виднее, – согласился Минаков.

Самым интересным среди подобранных вещей оказалось самодельное устройство, сооруженное из совмещенных в единую цепь стандартного полевого микрокомпьютера и бензинового телефона. Электронщики, коих в лагере имелось пресолидное количество, долго дискуссировали.

– Как думаете, эта штука могла что-то передать?

– Не верю. Может, попытка и была, но я протестировал «комп» – он совершенно дохлый. Конечно, я бы мог сейчас ввести в строй кое-какие узлы, но для этого надо аппаратуру, которой у янки не было. – (Эксперт ошибался, компьютер умер уже после того, как Арриго попользовался им в последний раз). – Вообще-то, устройство оригинальное. Действительно, необходимость – мать изобретательства. Ты смог бы соорудить такое?

– Нет, я бы сделал лучше. Смотри, как он по-дурацки влез в оконечный усилитель. Видишь? Можно было бы сотворить так. А еще лучше вот так. Секешь?

– Секу. Но еще правильнее попытаться реанимировать «упаковщик». Можно было бы сделать сжатие и передать что хочешь за доли секунды, верно?

– Кстати, надо спросить у Шикарева разрешение поэкспериментировать, как передает телефон с такой, как сейчас, пайкой. В смысле скруткой.

– Ты что, хочешь нас засветить? Сергей сам выходит на связь с Центром лишь два раза в час.

– Жаль, было бы интересно.

– Глупость, чем бы ты замерял «полосу»?

Вот в таком роде и прошло совещание специалистов.

Солдаты отряда действовали несколько по-другому. Вначале они независимо расспросили освобожденного Соранцо, желая после сравнить его показания с результатом допроса американца.

– Янки разговаривал с кем-нибудь по твоей рации? – спросил Герман итальянца.

– Вроде нет. Но все возился с ней, возился. – Сардинец был рад отвечать на любые вопросы, малосвязанные с составом его снаряжения.

Это, кстати, тоже волновало Германа и еще некоторых, но сейчас их внимание сосредоточилось на Давиде Арриго. Первоначальный боевой порыв мщения, возникший в бою после потерь, претерпел апогей торжества во время уничтожения танков. Это была жестокая акция, поскольку погруженные в виртуальные миры машины уничтожились вместе с экипажами. После этого особо предаваться садизму не хотелось. Кроме того, в лагере имелись женщины. Становилось как-то неудобно пускать тут кровь литрами или оглашать округу криками истязаемых людей. Тем более не каких-то бушменов, а белых. Помимо того, при захвате лазутчика никто не пострадал. И потому с ним разговаривали достаточно мягко, используя только морально-психологическое давление. Он подтвердил слова Матиаса Соранцо о том, что делал попытки выйти на связь со своими, но их этого ничего не получилось. Поскольку этот ответ совпал с точкой зрения специалистов, вопрошающие не стали настаивать.

Это было очень и очень зря.

Бомба взорвалась прямо над центром города на высоте восьмисот метров. Для этого «фастхок» сделал подскок, поскольку продвигался к центру, огибая немногочисленные высотные здания. Заметить его непосредственно не успевал почти никто, однако сверхзвуковой удар, настигающий нерасторопных, выводил из ступора любого. В двух случаях это даже привело к авариям: какие-то автомобили покорежили друг друга. Теперь их водители выбирались из совершенно недеформированных салонов, собираясь выяснять отношения между собой и полицией. О, как медленно, бестолково и статично это выглядело сравнительно с обгоняющим звук и ворочающим рулями монстром! Те, зависшие в предыдущих, уже не имеющих значения секундах и кварталах водители еще только смаковали во рту первые грубости, а «фастхок» уже задирал плоское акулье рыло кверху, стремясь преодолеть последние сотни метров – менее чем секундный отрезок – своего окончательного маршрута. «Из пункта „А“ вышел курьерский…» Теперь он прибыл в пункт «Б» с точностью до пятнадцати метров. Она могла быть десятикратно выше, если бы «фастхок» использовал спутниковую топопривязку, но он ее не использовал. После истории с «Громовержцем» генералы побоялись доверить спутниковой локации столь серьезное дело.

С точки зрения особо логичных пентагоновских гуманистов умопомрачительная скорость «фастхока» делала доброе дело. Поскольку ракета домчала от окраин до центра в считаные мгновения, ее появление не успело никого напугать, родив в голове картину совсем скорого кошмара. Следовательно, массовое убийство должно было состояться без предупреждения, а значит, без напряжения психики «пациентов». Ведь право, что они могли почувствовать, если скорость передачи болевых сигналов в теле около двухсот метров в секунду, а испарение биомассы в зоне воздействия вспышки – миллионные доли? Так что гуманизм здесь все-таки присутствовал, пусть и в несколько специфическом варианте. Представьте, как бы перенапряглась и расстроилась нервная система жителей, если бы это была какая-нибудь неторопливо планирующая на парашюте бомба? Так ведь еще ползущий по небу «Б-1» насторожил бы дремлющее подсознание. Могли быть слезы, напуганные дети и всякие прочие неприятные факторы, возникшие еще до, а не после.

С другой стороны, с точки зрения нанесения ущерба, возможно, гуманнее было бы взорвать бомбу где-нибудь ближе к окраине. Все же средь бела дня деловая активность, а значит, и плотность человекотел на километр квадратный в центре города выше, но… Рациональный гуманизм и так проявил себя при обсуждении выбора цели, ведь в каком-нибудь Кейптауне при подрыве аналогичного боеприпаса над центром гарантированно уничтожался миллион двуногих обоего пола. Продолжай военная мысль двигаться в этом направлении, гуманизм неизбежно одержал бы тактическую победу. В таком случае бомбу вообще следовало взрывать в какой-нибудь пустыне Калахари, предварительно оповестив о шоу весь мир. Но! Вся хирургически рассчитанная операция по подавлению задирающей голову Африки тогда бы расстроилась, потеряла смысл. Блумфонтейн приносился в жертву для того, чтоб избежать гораздо больших потерь. Возможно, это так и было, мы имеем перед глазами только одну реальность, так что проверить с достаточной надежностью другие вариации нельзя.

Воздушный взрыв предпочтительней наземного по двум главенствующим соображениям. Первое, антигуманное, исходило из чистого рационализма. Радиус поражения при атаке такой уязвимой цели, как город, резко увеличивается при возвышении. Второе произрастало как из рационализма, так и из того же гуманизма одновременно. Несмотря на то что сейчас применялась «чистая бомба» в пределах возможностей физики по нейтрализации остаточной радиации, все же радиоактивный фон должен был присутствовать. Смещение взрыва вверх, то есть увеличение рассогласования гипоцентра и эпицентра, уменьшало местную остаточную радиацию почти втрое. С точки зрения перспектив будущей застройки образующегося сейчас пустыря это являлось действительно гуманной акцией. Снимем шляпу перед математикой!